====================================================================

Дверь никак не хотела закрываться.
Пока я беспомощно пытался нашарить задвижку, Дорофеев успел включить свет в коридоре и переобуться в домашние тапочки.
- Да оставь ты её, - сказал он с какой-то смесью боли и снисходительности в голосе. А чтобы как-то утешить меня, добавил: - Там… замок хитрый. Сумку можешь тут оставить, тапочки – на выбор.
И, оттеснив меня в прихожую, одним неуловимым движением защёлкнул дверь.
По своему обыкновению не развязывая шнурков, я стянул кроссовки и нацепил пару мохнатых тапок с весёлыми собачьими мордахами.
- Есть хочешь? – устало и обречённо спросил Дорофеев.
- Честно? Не отказался бы, - ответил я.
- Тогда умывайся. Где туалет, ты, надеюсь, не забыл, - мой друг хлопнул по выключателю и исчез на кухне.
В этой квартире я бывал и раньше. Правда, всего один раз. Дорофеевы недавно переехали, и, хотя комнаты и коридор заметно преобразились с моего последнего визита, атмосфера ремонта ещё чувствовалась. Больше всего она чувствовалась в ванной. Хотя, если выразиться точнее, это был совмещённый санузел. Голые стены скучали по обоям или плитке, под потолком одиноко болталась лампочка без плафона, в углу стояли жестянки с краской и чем-то ещё. Впрочем, сама раковина, ванна и прочие элементы совмещённого санузла сверкали чистотой. Ещё по дороге Дорофеев успел сообщить мне, что в квартире «слегка не прибрано», и заранее извиниться за возможно оскорблённые эстетические чувства, но это было лишним. Потому что в той квартире, где жил я, ремонт был чем-то перманентным. С момента въезда я не помню ни дня, когда бы всё было отремонтировано и свободно от ненужного хлама. Если отделывали кухню, этот хлам перебирался в коридор. Когда наступала очередь коридора, загромождённой оказывалась моя комната. Чтобы хоть как-то привести её в порядок, приходилось заставить комнату сестры. В крохотную спальню родителей занести что-нибудь было сложно. Но даже когда все три комнаты и кухня были в относительном порядке (а это случалось, как правило, только под Новый год – и то не под каждый), в убытке оказывался балкон. Там уж действительно ремонт обосновался надолго, если не навсегда.
Отерев руки махровым полотенцем, я зашёл на кухню. Дорофеев стоял у плиты с пьезозажигалкой.
- Борщ будешь? – мрачно поинтересовался он. – С грибами.
- Буду. И с большим удовольствием.
- Это хорошо. Потому что больше всё равно ничего нет.
Он зажёг горелку и водрузил на плиту большую кастрюлю.
- Правда, могу предложить тебе макароны с сыром и овощами, - продолжил Дорофеев, заглядывая в холодильник. – Но это придётся готовить.
Я радостно согласился и на макароны и даже предложил свою помощь. Сыру натереть, например.
- Сыр тереть не надо, - ответил Дорофеев таким тоном, будто я только что сморозил несусветную ересь. – Сыр давно натёрт.
- А овощи порезать?
- А овощи я сам порежу.
Я потратил минуты две, тщетно придумывая, чем бы ещё помочь, но Дорофеев пускал мои идеи под откос с упорством, достойным лучшего применения. Внутренне уже согласившись на роль праздного сибарита, я для порядку бросил:
- Ну, как-то нехорошо получается. Ты у плиты вертишься, а я сижу-бездельничаю. Надо же мне чем-то полезным заняться!
- Заняться? – Дорофеев не задумываясь снял с кухонной полки плоскую деревянную коробку и вручил мне, после чего вернулся к холодильнику.
Коробка была весьма симпатичная, покрытая плетёным скандинавским орнаментом и руническими символами. Уже это меня заинтересовало, несмотря на то, что некоторые руны были вырезаны неправильно и служили, судя по всему, просто для украшения.
Старший Футарк – древнегерманский и скандинавский алфавит, некогда широко распространённый на севере Европы, - был мне хорошо знаком. Да и младший тоже. Ещё в школе, классе в девятом, я увлёкся рунической письменностью, запоем читал книги о мистическом значении древних алфавитов и даже попробовал себя в роли рунекендера. То есть, проще говоря, гадателя. Двадцать четыре плашки с символами, прокрытыми красной краской, и двадцать пятая – пустая. Холщовый мешочек. Традиции рунекендеров требовали принести жертву Одину – вылить в костёр вино или пиво. Как назло, в тот день ни вина, ни пива под рукой не оказалось, поэтому Одину пришлось довольствоваться ложкой спиртосодержащего бальзама, вылитой на газовую горелку. Пламя ярко вспыхнуло – у рунекендеров это считалось хорошим знаком. Позже гадания были забыты, и интерес обрёл чисто лингвистический характер. Руны стали для меня чем-то вроде тайнописи. В университете я научил Футарку одного приятеля, и, слегка модернизировав древний алфавит и добавив несколько рун для обозначения русских букв, мы широко использовали его для переписки во время лекций и семинаров. Судьбе и декану было угодно в качестве второго языка дать мне норвежский, так что интерес к скандинавской культуре получил второе дыхание.
- Да уж, - выдохнул я. – Интересная штуковина.
- Ты её раскрой. Внутри она ещё интересней, - не оборачиваясь, посоветовал Дорофеев.
Внутри коробка оказалась клетчатой доской одиннадцать на одиннадцать. Четыре угловых и центральное поле были красного цвета с нарисованными белыми башенками замков. Четыре чёрных срединных поля на крайних вертикалях и горизонталях скалились белыми звериными головами. Во всём остальном доска была похожа на шахматную. Только вместо цифр и букв латинского алфавита были те же руны старшего Футарка.
В двух аккуратных пакетиках лежали фигуры. Белые – в виде воинов и богов-асов. И чёрные – в виде великанов-йотунов и прочих чудовищ.
- Хнефатафль, - выдал я.
Дорофеев обернулся:
- Знаешь такую игру?
- Ты не поверишь, но о ней я читал совсем недавно, - признался я. – В «Википедии».
- А такое не читал? – Дорофеев достал с той же полки красивую глянцевую брошюру и протянул мне.
На обложке красовалась всё та же звериная голова – из тех, которыми викинги украшали носы кораблей, и надпись размашистым готическим шрифтом: «Hnefatafl». Чуть ниже – более убористым: «Historie og regler». Брошюра была на норвежском.
- Откуда она у тебя?
- Оттуда, - пространно пояснил Дорофеев. – Лежит уже месяц, и никто не знает, что с ней делать.
Удивляться уже не приходилось: я знал, что в гостиной, например, лежит домбра – подарок деду Дорофеева из Средней Азии, - на которой никто в семье не умеет играть. Наверняка, и набор для хнефатафля был подарком. Скорее всего, отцу. От благодарных норвежских коллег. Или вроде того.
Настоящих исконных правил хнефатафля достоверно не знает никто. Как, впрочем, и значений рун. Во времена викингов такие сведения передавались изустно, письменных источников и свидетельств с той эпохи почти не осталось. Но известно, что игра, название которой переводится с древнеисландского как «кулачная доска», была крайне популярна в раннем средневековье на севере Европы. В этом была её схожесть с руническим алфавитом: где бы ни побывали викинги, они несли с собою Футарк и хнефататль. Но Футарк со временем пал под натиском миссионеров и латиницы, а хнефатафль продержался несколько дольше, приспособившись к новым реалиям.
Примерно в то же время, когда я узнал о рунах, проснулся и мой интерес к картам Таро. Собственно говоря, оба этих увлечения начались с одной книги. И я даже помню её название. «Загадки мира букв». Так вот, в этой книге в предисловии к разделу о картах Таро рассказывалась легенда об их возникновении. Мол, в незапамятные времена собрались величайшие мудрецы ойкумены и стали решать, как бы передать свою мудрость потомкам. Судили они, рядили, пока один из них не предложил всю мудрость сосредоточить в колоде карт. И довод у него был такой: человечество рано или поздно теряет интерес ко всему, но интерес к игре будет жить вечно.
В этом отношении хнефатафль полностью оправдывает слова древнего мудреца. Времена менялись, а интерес к игре оставался. Она пережила язычество, прошла сквозь века, меняя асов и йотунов на более подобающих героев и злодеев. В восемнадцатом веке, к примеру, в Швеции играли в такую разновидность хнефатафтля, где в роли белых выступали войска Карла XII, а в роли чёрных – московиты. Игра тогда называлась уже «Битвой под Полтавой», но суть свою сохранила.
Согласно древней скандинавской (да и не только скандинавской философии), жизнь человека и человечества – миниатюрная проекция жизни богов. А игра – такая же проекция жизни человека. Хнефатафль, подобно большинству настольных игр проецирует битву и противостояние. Но в отличие от, например, шахмат или шашек, где противники вступают в битву на паритетных началах, хнефатафль сразу же ставит игроков в неравные условия. Более того – ставит перед ними совершенно разные цели. Хнефатафль – это игра-осада, где чёрных вдвое больше, чем белых. И цель последних – вывести из оцепления своего короля (уж неважно, Одина или Карла XII). Соответственно, противник должен всячески этому препятствовать. Чёрные выигрывают, если им удаётся окружить короля с четырёх сторон.
Но тот набор фишек, что лежал сейчас передо мной в двух аккуратных пакетиках, менее всего напоминал о сражении под Полтавой. Нет. Это была другая битва. Рагнарёк. Вкратце ознакомившись с содержанием брошюры, я сообщил Дорофееву, что знаю, как играть в эту игру, и даже готов его научить.
- Ну, научи, - по-своему снисходительно ответил Дорофеев и поставил передо мной тарелку. – Только борща поешь перед этим.

***

- Сдохла, - мрачно констатировал Дымченко. – Выезжали, было три машины. А теперь – ни одной. Что за чертовщина!
Техника действительно жила здесь недолго. И выходила из строя при первой же возможности. Надо сказать, что в городах она ещё более или менее исправно работала, но стоило выехать за пределы населённого пункта, как с неё начинало твориться что-то необъяснимое. Одну машину группа потеряла по дороге в Атласов, вторая заглохла в самом начале обратного пути, и вот теперь – третья, последняя. До Новоюгорска оставалось полдня пути, а теперь, когда группа оказалась совсем без транспорта – если не считать Черкеса, молодого кабардинского жеребца, любимца майора Керимова, - дорога могла занять намного больше времени.
Пока Дымченко без особой надежды ковырялся в машине, сопровождая каждое своё действие развёрнутым матерным комментарием, Керимов и старший группы майор Иссопов продумывали дальнейший маршрут, расстелив на сидении карту, поданную не в меру расторопным лейтенантом-штабистом.
- Впереди – горный район общей площадью сто двадцать один квадратный километр… - протянул Иссопов, в задумчивости водя по карте длинными тонкими пальцами. – Опасно…
- Обойти ж хотели, тащ майор, - встрял всё тот же лейтенант.
- Если будем обходить, потеряем время, - терпеливо объяснил Иссопов. – А у нас не так много воды и провизии.
- Может, вернуться в Атласов? – предложил подошедший капитан, чьи роскошные чёрные усы и баки делали его похожим на белогвардейского офицера, а немецкая фамилия Шульц только усиливала сходство.
- До Атласова – сто вёрст. А до Новоюгорска, если через горы срезать, - втрое меньше. К тому же, там рядом и сеть ловит. Можем казачков вызвать.
- Предательская штука – горы, - невесело усмехнулся Шульц.
- Горы своих не предают, - с полуулыбкой сказал Керимов.
- Лезгинская народная мудрость?
- Нет, личное наблюдение.
Из всей вверенной ему группы в двенадцать человек Иссопов считал Керимова самым полезным и опытным. И хотя дагестанец разменял уже шестой десяток лет, по здоровью и силе дал бы фору любому в Новоюгорске. Крепкие мускулистые руки, мощный торс, белоснежная улыбка в тридцать два зуба, сросшиеся густые брови, загорелое лицо без единой морщины – ну, кто бы дал ему шестьдесят? Максимум – сороковник! А между тем, Керимов застал ещё последнюю Чеченскую кампанию, когда он с охотничьим ружьём в руках наравне со взрослыми в течение нескольких суток оборонял родное село от банды боевиков, пока не подоспели федеральные войска. Пожалуй, из группы он один помнил нескончаемые дебаты вокруг полёта пилотируемого исследовательского корабля «Луч». Полёта, ставшего сенсацией и открывшего человечеству новый мир.
Удивительно, как Вселенная порой играет с человеком. Какие подарки делает – в обход всех известных законов, постулатов и теорий. А человек, вместо того, чтобы с благодарностью принять эти подарки, стремится уложить их в прокрустово ложе своих воззрений. А когда у него это не получается, начинает надстраивать ко всему имеющемуся новые законы, постулаты и теории. Точно так же вышло и с полётом корабля «Луч», который был отправлен для исследования планет и астероидов за пределами Солнечной системы, неизвестно каким образом оказался в совершенно другой точке галактики и – что удивительно – благополучно вернулся на Землю в максимально сжатые сроки. «Луч» и так был по-своему очень смелым проектом, но полученные результаты превзошли все ожидания. Помимо «точки перехода» экипажем корабля была обнаружена сейсмически стабильная планета с земной атмосферой. Согласно результатам зондирования, она была пригодна для жизни и – что немаловажно – чрезвычайно богата полезными ископаемыми. Планета незамедлительно обзавелась скучным буквенно-численным обозначением, а через пару лет, когда все споры вокруг неё улеглись, - и собственное имя. Гармония.
Серия международных пактов и соглашений положила начало освоению и промышленной добыче. Тут и там появлялись небольшие рабочие посёлки-колонии. Политики обещали, что нового мира хватит на всех, и объявили Гармонию навсегда и полностью демилитаризованной зоной. Но, как это обычно бывает, слова быстро разошлись с делом. В короткие сроки планета обзавелась таким привычным показателем, как преступность. А в положенное время земные сверхдержавы объявили, что терроризм приобрёл межпланетные масштабы, хотя речь шла всего лишь о шайках, промышляющих разбоем между колониями. Так или иначе, жизнь на Гармонии становилась всё менее и менее гармоничной. Медленно, но верно росло военное присутствие. Оно наверняка бы росло быстрее, если бы техника по необъяснимым причинам так быстро не выходила из строя.