Лепесток Винса:

Небо над этим городом было единственным, что всегда оставалось неизменным. Сквозь мутные разводы фиолетовых туч лишь иногда пробирались кинжальные золотистые лучи, и, дробясь в мозаике густых древесных крон, беспорядочными солнечными зайцами ложились на сырую землю. Но сам город (нет, даже не так - Город!) напоминал огромное живое существо, дремлющее в тени холодно-прекрасных гор. Его старые деревянные дома скрипели на ветру, внося в симфонию тишины свои, таинственные нотки, служащие словно прологом той интересной истории, которая вскоре должна была тут произойти...

Лепесток Никомако:

Был обычный будний день, но город пустовал. Вернее, почти пустовал. На улицах не было слышно ни оживлённой соседской ругани, ни суетливого кудахтанья, ни ленивого похрюкивания. Иному это показалось бы странным, но не брату Эдмунду. Он прекрасно знал местную историю. Знал он и то, что Город вырос вокруг церкви Святого Андрея - единственного каменного собора в северных краях - и на великие праздники наполнялся паломниками, а после них - быстро пустел. Собственно говоря, для паломников он и был построен. И долгое время благополучно просуществовал без имени-названия. А потом стал зваться просто - Город. Постоянно здесь жили только настоятель отец Густав и скромная и немногочисленная братия, содержавшая кузницу и постоялый двор.

Лепесток Винса:

И все же что-то нарушало привычную картину мироздания. Брат Эдмунд чувствовал это пока неявно, на уровне подсознания - как и любой человек, живущий с Городом душа в душу и научившийся прислушиваться к его мерному дыханию. Он скользнул взглядом по безлюдной улице, и, как и ожидалось, увидел причину беспокойства. У "причины" была внешность глубокого старика - светлые космы длинных волос и бороды были заплетены в косы, безмятежная улыбка была бы впору любому деревенскому дурачку, но взгляд - взгляд малахитово-серых глаз был слишком остр и тяжел, чтобы строить на счет этого странника какие-то иллюзии.
"На белой горе рождается птица, ту птицу лишь птица способна узреть, но знай, что тебе никогда не родиться, как черная птица на белой горе..." - срывались с его губ неясные строки давно позабытых песен, а его посох, стуча по влажной земле, оставлял на ней многоточие за многоточием...

Лепесток Никомако:

Старик не шёл, а будто бы скользил по улице. Или Эдмунду показалось так из-за длинного балахона? Но почему на земле не видно следов? Монах устало провёл рукой по глазам - всё-таки, он не спал слишком долго... Сутулая фигура исчезла за углом покосившегося домика, а брат Эдмунд направился совершенно в другую сторону - к дому отца Густава. Твёрдо решив после рассказа о Копенгагене расспросить настоятеля о странном старике.

Лепесток Винса:

Дом отца Густава выделялся среди общей массы. Не богатством, не роскошью - нет, будь его воля, старик бы спал под открытым небом - но слишком уж пугающее было тут небо и слишком сырой была недобрая, чужая словно земля. Да и возраст давал о себе знать. От старого здания веяло каким-то воистину домашним уютом. По воздуху плыл неуловимый запах выпечки и домашнего какао, хотя Эдмунд не помнил, что бы настоятель занимался готовкой. Он поднялся на крыльцо и постучался. Отец Густав никогда держал двери закрытыми, но Эдмунд всегда давал знать о своем присутствии - из соображений элементарной вежливости.

Лепесток Никомако:

На стук никто не ответил. Монах смиренно выждал минуты две и собрался было постучать снова, но услышал внутри знакомое шарканье, а потом - не менее знакомый голос, похожий на скрип несмазанного колеса:
- Intretis!
Брат Эдмунд открыл дверь, зная совершенно точно, что в следующую секунду услышит:
- Salve, fra Edmunde.
- Pax huic domui, pater Gustave, - монах поклонился достаточно низко, чтобы отец Густав не мог различить его улыбки.
Ведь ничего не изменилось с тех пор, как два года назад Эдмунд уехал изучать Священное Писание в Копенгаген. Отец Густав по-прежнему предпочитал говорить на латыни, отчего-то стесняясь своего грязного акцента. Он был родом из Сконе и до сих пор не избавился от дикой смеси шведского, датского и норвежского.

Лепесток Винса:

Обсудив копенгагенские дела, Эдмунд внезапно вспомнил о встреченном им старике.
-Pater Gustave... - монах провел рукой по поверхности стола, чувствуя тонкими пальцами просто, но любовно вырезанные узоры. Теплое дерево придало ему сил.
-Отец Густав, - подчеркивая важность вопроса, перешел на датский Эдмунд, - Прежде чем придти к вам, я увидел на улице странного старика. Не помню, чтобы я видел его здесь раньше. Сначала я подумал, что это паломник, но...до Белого Праздника еще целый месяц. Не знаю, стоило ли упоминать его в нашем разговоре - может быть, это ваш гость?

Лепесток Никомако:

- Старика? - поднял брови настоятель.
Вероятно, поднял он брови ещё и потому, что удивился, насколько правильно Эдмунд говорит по-датски. А ведь прожил там всего-ничего! Отец Густав пожевал губами, похоже, обдумывая, на каком языке продолжать беседу, и в итоге склонился в пользу родного диалекта.
- Брат Эдмунд, за время твоего отсутствия здесь появились новые братья. Я бы даже сказал: братья-близнецы, Христиан и Андерс из Роскилле. Но они твои ровесники. Возможно, в город забрёл какой-нибудь нищий странник - мы ведь не держимся за крепостными стенами и не досматриваем чужаков. Впрочем, появись тут кто-нибудь, братия не преминула бы мне доложить. И каков он из себя, этот старик? - с безразличием в голосе спросил настоятель.
И, не дожидаясь ответа, побрёл в другую комнату, где их уже дожидалась трапеза. Эдмунду была знакома и эта его манера. По выражению глаз, можно было догадаться, что весть о незваном госте в Городе заинтересовала отца Густава, и заинтересовала немало.

Лепесток Винса:

Монах послушно последовал за настоятелем, осторожно пригибая голову у порога комнаты (многие дома Города грешили низкими потолками, и брат Эдмунд, как и другие высокие люди, провел не один день, учась свободно ходить по таким домам, не расшибая себе лоб на каждом пороге).
-Старик..., - монах по старой привычке потер переносицу, не зная, как начать, - Он напоминает мне мудрецов моей родины. В большинстве своем они кажутся безумными, но глаза...глаза их выдают все - мудрость, проницательность, опыт. Но все же этот странник другой. Он словно читал мои мысли и смеялся над ними, и та ахинея, что срывалась с его уст...Знаете, это было похоже на песню. Я не запомнил слов, такое ощущение, что смысл был не в них. Мне даже показалось на секунду, что я где-то ее уже слышал, но где - я вспомнить не смог. Можете считать меня параноиком, отец Густав, но...мне кажется, что его появление в Городе не сулит нам ничего хорошего... - Эдмунд замолчал, поймав пристальный взгляд настоятеля.