Не знаю, могло ли такое случиться,
Но птицы на небо ложились, как ноты.
Сидел и скучал по любимой девице
Отважнейший рыцарь по имени Отто.

Отец её дал непростое заданье:
Пройти в бесконечное царство борея
И вырвать своей загрубевшею дланью
Горячее сердца ужасного змея.

И он бы прошёл до проклятого гада,
Не сгинув в бушующих северных бурях,
Сразился и вырвал бы сердце как надо.
Тем более рядом – надёжнейший Ульрих…

«Ну вот, началось…» - подумал Бен-Цадик. – «Будем надеяться, что Дебош…»
Но и Ульрих Дебош, и все остальные гости сейчас представляли себе картины совершенно другого города. Нет, разумеется, он был похож на Штеттин. Или Вольгаст. Или ещё на что-нибудь (хотя большинство из них при слове «город» представляли себе только Штеттин или Вольгаст). Но в самом воздухе этого города чувствовались какие-то чудеса.
Итак, городские ворота. Рассвет. Рыцарь Отто со своим приятелем Ульрихом отправляются на север, добывать сердце дракона.

«Постойте! Куда вы?!» - кричали им братья.
«Вернитесь немедля!» - кричали им сёстры.
Но им нипочём ни мольбы, ни заклятья -
Была б только шпага достаточно острой…

Герой наш хоть храбр, но весьма осторожен:
"Пусть грех за убийство отпустит мне пастор,
Иначе не выну свой меч я из ножен. -
Решил для себя рыцарь Отто - И баста!"

"Сын мой, отпускаю! - сказал ему пастор,
Едва отстояв в кирхе службу ночную -
Но я не кудесник, а только лишь пастырь
И битвы исход предсказать не могу я.

Прислушайся, сын мой, к мирскому совету:
Езжай ты в Бреслау, найди, он там бают,
Реб Хаима в центре еврейского гетто.
Ведь он каббалист. Может он что-то знает"...

И вот, проклиная всю эту затею,
Но, всё ж, ожидая грядущую славу,
Поехал один он не к злому борею,
А к югу от Штеттина, к ребе, в Бреслау.

Застрявши в грязи на каких-то задворках,
Страдая от жажды и без провианта,
Нашёл ребе Хаима в тёмной каморке
В трудах над старинным святым фолиантом.

Раввин удивился вопросу о змее,
Зато похвалил за участье Дебоша,
Но рыцарю он отказать не посмеет.
И взялся за дело за семь зильбергрошей.

Шептал о гематрии тайных законах,
Писал на бумаге зачем-то цифири,
Ругал современных безумных влюблённых,
Ворчал о безбрачии дочки - Эсфири...

Уже вечерело, когда старый ребе
Закрыл осторожно обложку "Зогара".
- "Ви кушать хотите? Вот курица с хлебом?"
Но жестом прогнал рав жену свою - Сару.

- "Ты каверзу жди от исчадья любую.
К нему подходи осторожно, с опаской".
- "Да что мне змея? Я её нашинкую,
А, может быть и закопчу, как колбаску!"

- "Нет, не горячись. Это очень опасно.
Когда победишь ты проклятого змея,
Его головы не касайся напрасно,
Лишь чистый душой это сделать сумеет"...

- "Там в ваших краях поищи-ка мальчишку.
Его приютил некий "яблочный" Йосеф.
Как тут у меня обозначенно в книжках,
Мамаша сбежала, ребёнка подбросив.

Пока вырезать будешь сердце из змея,
За голову будет держать его Ицхак,
А Ульрих за хвост, если только сумеет,
Иначе "увидете небо вы в искрах".

И если всё сделаешь к этому близко,
Быть может, вернётесь домой невредимы.
Но прежде задумайся - стоит то риска?
И так ли тебе это необходимо?"

Герхард внезапно замолчал и задумался: "Meine Herren! Экспромты даются нелегко. Давайте попробуем рассмотреть и другие варианты развития событий. Этот уж больно примитивен. В нём нет романтики столь необходимой для баллады.
Ясно, что ребе Хаим, как истинный еврей, пытается пристроить засидевшуюся в девках дочь, отговаривая доблестного рыцаря Отто Штраубе от его намерения непременно жениться на возлюбленной.
Давайте не забывать, что такие браки запрещены ещё со времён Мечислава Калишского и Сигизмунда по прозвищу Старый. Так что эта затея старого раввина бесперспективна и навряд ли будет иметь продолжение даже, если Herr Otto и откажется от этой северной затеи. Да и запугать его не так-то просто. Я жду ваши предложения."
И, опустив лютню на колени, он откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. В зале поднялся шум. Стараясь перекричать друг друга, посетители начали высказывать свои идеи, доказывая, что они лучшие. Дело шло к серьёзной ссоре.
"Panowie, - не открывая глаз произнёс студиозус - не спорьте, мы рассмотрим каждый вариант и оставим в конце концов достойнейший. Ну, кто первый?"

Невысокого роста, приземистый, но ширококостный, полный не по годам, с красным от злоупотребления спиртным круглым добродушным лицом, с серыми умными
глазами щёлочками, с небрежно выбритой тонзурой, в тёмно-коричневой сутане с откинутым капюшоном и перепоясанный верёвкой, отец Доминик происходил из древнего, ныне разорившегося, рода панов Сковроньских.
Лет пятнадцать тому назад Яцек (так его звали в миру) был отправлен роднёй в Рим на обучение в духовное училище при монастыре Святой Паулины.
По окончании учёбы молодой бурсак принял монашеский постриг и под именем отца Доминика был направлен в захолустный приход во Вроцлавском воеводстве в местечко Легница. Однажды, в Трансильвании, куда он попал по пути домой, в одном из трактиров отец Доминик попал в компанию странствующих монахов, которые познакомили его с проповедями преподобного Мартина Лютера, с обличением всего клира Ватикана и, в первую очередь, торговли папскими индульгенциями. Во время учёбы, насмотревшись на образ жизни и повадки не только рядовых монахов, но и церковной верхушки, и частично переняв их повадки он полностью разделил
мировозрение своих собеседников и тут же принял решение исповедовать лютеранскую веру, тем самым сделав первый шаг к атеизму. Боясь реакции своих родственников, истовых католиков, на свои предпочтения, он покинул вотчину и перебрался в Померанию, где и осел при Штеттинской кирхе, проповедуя учение своего кумира.

Зачем мне считаться шпаной и бандитом?
Не лучше ль податься мне в иезуиты?
Пускай их мораль осуждается в массах,
Зато на столе будут рыба и мясо.

Я лгать не привык, но приятель Амвросий
Сказал, чтобы я свою глупость отбросил:
«Нет способа проще и лучше при этом,
Чем лихо на площади жечь по наветам.

Не надо нам бреда о крови народной,
К тому же, все методы богоугодны.
Ну разве ж наушники мы и сатрапы?
Мы просто послушники Римского Папы».

Печали развеяв, я духом воспрянул:
Ату иудеев! Конец лютеранам!
Я жизни их щёлкаю, будто орешки,
И знаю, что цель оправдает издержки.

Песенка не имела к балладе никакого отношения, но привлекла к себе живой интерес присутствующих. А у хозяина заведения вызвала самые тревожные мысли. Кто знает, долго ли продлится религиозный мир? И если католики с протестантами решат затеять новую Шмалькальденскую войну, не аукнется ли песенка сидящим в этом зале?

Тем временем Ульрих, послушав раввина, прикинул немного в уме своём хитром: “ведь слава дороже, чем тихое счастье, и лик у Эсфири не дай Господь Боже”. Толкнув друга Отто, чтоб думал поменьше, махнул он рукою и молвил по чести:
- Совет ваш бесценен, отец, как брильянты, однако и вы не поймите превратно: наш путь не обычный: обетом он связан, - и нам не позволено пятиться даже.
И, подмигнув Отто, простился с раввином, а после он с другом на улицу вышел...

***

На Штеттин спустилась ночь. Город благочестиво спал под мерный шум непрекращающегося дождя - и даже подвыпившие гуляки не рисковали выходить на улицу, чтобы нарушить всеобщий покой. Благочестиво спал и дом отца Доминика. Благочестиво, но чутко. Поэтому, когда входная дверь содрогнулась под ударами дверного молотка, хозяин незамедлительно проснулся. Поистине спартанский дух и небольшой достаток не позволяли пастору деражить прислугу, и дверь он открыл сам.
На пороге стоял насквозь мокрый фон Шельменбайн.
- Отец Доминик, мне нельзя больше оставаться в городе, - без предисловий выдал он.
Поддерживаемый под руку, он прошёл внутрь и аккуратно развернул укутанный в плащ чехол для лютни.
- Надо уходить, - продолжал студиозус. - В Вольгаст, в Данию или в Саксонию - неважно. Отец Доминик, у Вас найдётся лишняя одежда?
- Да, конечно, тебе надо просохнуть, - кивнул пастор.
- Не только это, - замялся студиозус. - Вообще, я имел в виду ризу или как оно у вас называется... Желательно - чтобы с капюшоном. И ещё... Отец Доминик, будет куда безопаснее мне отправиться с Вами. Вы часом никуда не собираетесь? Обещаю избавить от своей компании при первой возможности. Только выведите меня из Штеттина. Желательно - до послезавтра. Я постараюсь Вам всё объяснить...
Он с благодарностью принял поданную пастором кружку гретого вина и подсел к камину.